Варежка

[EJIEHA]

bukwa, к сожалению не могу пока под каждым рассказом поставить спасибо. Ваше творчество гениально! Рассказы будто живые, заставляют вживаться в жизнь героев, чувствовать, переживать. Спасибо! Испытываю массу разнообразных чувств!

[bukwa]

- Так вы, ребята, рисовальщики? - окинув взглядом сваленные в углу комнаты рюкзаки и мольберты, хозяйка спросила двух юношей, которые сидели напротив неё за столом и пили чай с брусничным вареньем. Около часа назад они попросились к женщине на ночлег.
- Мы студенты художественного училища. Идём к тигровому мысу делать наброски…
- Взаправду?.. – та оживилась. – Да-а, место красивое… А слышали вы историю об известном художнике, который тоже бывал у тигрового мыса?
- Нет, - покачал головой старший из ребят. – Расскажите, тётя Даша.
Женщина отхлебнула из чашки и, немного помедлив, как бы собираясь с мыслями, начала своё повествование…


Давно это было, ещё в прошлом веке. Мне моя бабка сказывала: жила в нашем посёлке (он тогда маленьким был) одна деваха, которую односельчане промеж себя называли “Варька-чума”. Да и впрямь: сутулая, на коротких ножках, одна меньше другой – потому ходила вперевалку. Шея немного скособочена, один глаз как бы в сторону смотрит. А уж улыбаться или реветь начнёт – нижняя челюсть так отвиснет, что смотреть без смеха и ужаса нельзя. Стеснялась Варька своего убожества; потому, видать, и чуралась людей. В лавку за товаром, аль ещё куда выйдет - прохожих стороной обходит, в землю смотрит… Да-а… Зато сдружилась она с сельским зверьём. Люди порой диву давались, когда на их глазах местные кошки и злые по натуре псы, завидев “чуму”, подбегали к ней и давай хвостиками вилять. А та ни одного из них вниманьем не обойдёт: кого за ушком почешет, кого по спинке погладит… Хворый ли кто – приведёт к себе, молочком тёплым напоит; хромому лапку полечит и тряпочкой перевяжет… Побежит кошка или собачонка довольная, а Варька смотрит ей вослед и кривит рот - улыбается…
А ещё Варька лес любила. Порой с утра до вечера там пропадала. Видели сельчане, как она ромашки да лютики целует, берёзку обнимает; а уж лесных птах вокруг “чумы”, бывало, целые тучи вьются. Она им пшена набросает и любуется, как они его клюют и щебечут. Хорошо ей с ними было. Оно и понятно: зверьё не видит уродства…

И вот однажды – а было это в начале лета – шла она по лесу мимо Шалуньи-реки: так её за бурное течение да каменные пороги прозвали. Глядь: молодой парень в порванной грязной рубахе на краю обрыва стоит, за ветку сосны держится. И вроде бы собирается вперёд шагнуть… Кинулась она к нему:
- Совсем спятил?! – кричит.
Схватила его за рубаху и от обрыва оттащила… Отдышалась, к парню пригляделась; а тот рукой водит - будто ищет, за что ухватиться.
- Так ты… слепой? – опешила Варька.
А незнакомец уткнулся лицом в землю и заплакал, как ребёнок…
Кое-как привела его Варька к себе домой. Сбегала за своим дядькой, Михеем, - единственным её родственником, оставшимся после смерти её родителей (они на телеге вдвоём под лёд провалились). Тот хотел было отвезти парня в город и сдать его там в участок; да Варька настояла, чтоб слепой остался у неё: мол, не в себе он, да и слабый совсем, помрёт по дороге. Делать нечего: затопил Михей баньку и отмыл парня, как следует. Одели его в чистое бельё, спать уложили. Да вот беда: захворал тот. Всю ночь в бреду пролежал, пот с него градом катился. А наутро ни ест, ни пьёт, еле губами шевелит…
Взяла тогда Варька из своих мешочков по щепотке трав, которые в лесу собирала, приготовила из них отвар да стала поить им больного. А на ночь ему горячего молока с мёдом давала… И за неделю ушла хворь из парня…
Узнали они, что звали его Никола. Деревня его была в семидесяти верстах отсюда; был он таким же сиротой, как и Варька. С детства любил рисовать (отсюда прозвище – “малявщик”), целыми днями бродил по окрестным лесам и лугам в поисках подходящего “пейзажа”. Прослышал он о красотах тигрового мыса и решил во что бы то ни стало до него добраться. Наконец, нашёл его. Но случилось несчастье: ослепила его молния. Стал он звать на помощь. Да разве встретишь кого в глухом лесу!.. Побросал он кисти и краски и поплёлся в ту сторону, откуда пришёл. Голодный, озябший, промокший до нитки под дождём, бродил он так пять или шесть дней...
- Что теперь делать, не знаю, - закончил он свой рассказ. – Кому я такой нужен?..
- Живи у меня, - встрепенулась Варька, - места хватит…
- Спаси тебя Господи, добрая душа, - тот едва сдержал слёзы…

… Стали они жить вдвоём.
Постепенно Николай освоился в хате; стал быстро находить кровать, стол, печку. Затем научился не только ориентироваться во дворе, но и понемногу работать: колоть дрова, доставать воду из колодца. Иногда помогал Варьке копать грядки - по верёвочке, натянутой между колышками. Даже хотел корову Милку подоить, да Варька его остановила: мол, ещё боднёт.
А уж сама деваха прямо расцвела: целыми днями то в избе убирается, то у печи вертится. Связала Николаю носки и варежки “на зиму”. Примерил тот и говорит: “В самый раз. Да какие тёплые! Спасибо.” А у той от радости аж щёчки горят! Ещё дядька Михей сказывал: подаст она Николаю обедать, сядет поодаль и любуется, как он ест…
Кот по прозвищу Тимофеич сначала шипел, завидев Николу. Но Варька с ним поговорила, и вскоре зверь уже тёрся о его ноги. “Подлизываешься”? – проговорил как-то Николай и бросил ему увесистый кусок рыбы. Кот громко зачавкал.
- Какого он цвета? – спросил Никола Варвару.
- Чёрного, - ответила та. – Без единого пятнышка…
- Ясно, трубочист.
И они засмеялись.
А однажды на дверцу форточки села маленькая птичка. Да так голосисто защебетала, что Николай вздрогнул:
- Что такое?
- Ой, какая кроха! - взвизгнула Варька. - Проголодалась, поди-ка. Сейчас тебе хлеба разомну… Держи…
Наевшись, та вспорхнула и полетела в сторону берёзовой рощи…
А ещё Варька приносила из леса цветы и рассказывала Николаю про каждый из них – какой он расцветки, какие у него на лепестках узоры. Давала ему их понюхать, сообщала их название; а после экзаменовала: мол, определи по запаху, что за цветок.
- М-м, - восторгался Никола, - они, наверное, удивительно прекрасны, если издают такой сладкий аромат…
Так они прожили месяца три, до самой осени.

И вот однажды у их односельчанки, тётки Катерины, остановился по пути домой – отдохнуть и попариться в “русской баньке” - молодой иноземный лекарь, которого привозил один богатый купец для своей больной супруги. Разговорились они с хозяйкой. Узнал этот лекарь про слепого художника и говорит: есть у них в Германии доктор, его друг, который излечивает очень тяжёлые формы глазных болезней; многим, даже совсем слепым, вернул он зрение. Разумеется, операции стоят дорого. Но если, мол, ваш больной пожелает, то через пару деньков, когда он, лекарь, продолжит путь, то может взять слепого с собой…
Катерина пришла к Варьке (она покупала у неё молоко) и всё ей при Николае рассказала. Едва услышал он это, вскочил и от волнения выбежал из хаты на улицу… А когда воротился, сразу рухнул на кровать и уткнулся лицом в подушку…
Весь следующий день Николай ходил как в воду опущенный, почти не проронив ни слова. А Варька смотрела на него и с каждым часом бледнела…
Вечером, когда Николай сидел у печки, Варвара подошла к нему и положила руку на его плечо. Тот вскочил и заходил по комнате взад-вперёд:
- Не могу я, - говорит, - только и делать, что в земле копаться да брюхо себе набивать. Человек создан по образу и подобию Божию, так Библия говорит. А Бог - прежде всего Творец… Знаешь, мне часто грезятся мои недоконченные картины; я ясно вижу, куда какие краски нанести, какой образ и силуэт вставить. И всё остаётся только в моём воображении. А так хочется воплотить свои мечты в реальность!
Помнишь день, когда ты меня спасла? Я ведь слышал, как журчит внизу вода; представлял, как стремительно она несётся по склону. И хотел кинуться в неё, чтобы разом всё оборвать! А к чему мне такая жизнь?! Я чувствую, что был рождён для чего-то высокого, что способен постичь красоту и гармонию мира и удивить этим людей!
За несколько дней до того я увидел поистине божественное зрелище – там, на тигровом мысу. Огромная высокая скала вонзилась в клубящиеся иссиня-чёрные тучи, из которых время от времени вырывались серебристые языки молний. На её склоне бушевали от ветра вековые сосны и ели. А внизу простиралась необъятная зелёная равнина с голубой лентой реки!.. Я быстро начал переносить увиденное на холст. И вдруг – сильнейшая вспышка, резкая боль в глазах. Я вскрикнул, заслонил их руками… А когда открыл их, передо мной был мрак. Мир для меня перестал существовать… С тех пор я стал двуногим скотом, жующим свою жвачку…
И он горько заплакал…

[bukwa]

Наутро Варвара была бледная, как мел. Видимо, не спала всю ночь.
Николай и вовсе был сам не свой. К завтраку, который положила перед ним Варвара, даже не притронулся. Сидел, опустив голову… И вдруг вскинул её и говорит:
- Варя. Будь что будет, а я поеду. Может, уговорю доктора сделать мне операцию в долг, после отработаю… Даст Бог, прозрею и буду рисовать. Нет – не обижусь, значит – судьба моя такая. Но попытку сделаю, иначе до конца своих дней не прощу себе малодушия. Ну, а сгину в дороге – это даже лучше, чем так жить, только небо коптить…
Варвара смотрела в окно и кусала губы… Затем вышла из комнаты… А через некоторое время вернулась, подошла к Николаю, взяла его за руку и положила на его ладонь ожерелье.
- Что это? – спросил он.
- Мамино. Из драгоценных камней, очень дорогое.
- Зачем? Не надо…
- Молчи… Я уговорю дядю Михея поехать с тобой, одному тебе нельзя…
- А как же ты?.. На что жить будешь?
- А у меня Милка есть, - она попыталась улыбнуться…
- Варя! Варенька! – Он вскочил и схватил её за плечи. – Даю тебе честное слово, перед Богом клянусь: всё отдам до копейки! Даже если останусь слепым, вернусь и отработаю! Веришь?!.
- Ты вот что… - она отстранила его руки. – Если будешь снова видеть, не возвращайся ко мне, ладно? – По её щекам потекли слёзы, которые Николай, естественно, не видел.
- Как?.. Почему, Варя?.. Или я тебя чем обидел?.. А может, просто надоел?..
- Нет-нет… - Она опустила голову. – Мне даже… хорошо с тобой было… Только… Знаешь, я ведь уродина…
Усмехнулся Никола.
- Да слышал я эти разговоры!.. У тебя душа красивая. А такой человек не может не быть прекрасен. Это законом гармонии называется… Долго объяснять. Главное, не слушай больше никого.
Он обнял её и прижал к себе. Варвара прильнула к нему с такой доверчивостью, как родная дочка припадает к своему отцу. И разрыдалась.
- Это что такое? Ну-ка, прекрати… - Николай наклонился и поцеловал её в щёку. – Вот увидишь, всё у нас будет хорошо. Мы ещё заживём все вместе: ты, я, дядя Михей и наш Тимофеич. Откормим его сметаной, как борова, - усмехнулся, - а он будет лежать на подоконнике, греться на солнышке и сладко мурлыкать. Да?
Варвара только рассмеялась в ответ…

Как ни ругался с ней дядька Михей – мол, совсем ты сдурела, последнее отдаёшь, пойдёшь по миру, - но Варя была непреклонна: мамино это богатство, мне и решать, что с ним делать. Да и ты, говорит, дядя Михей, в накладе не останешься: сколько тебе будет нужно за твои труды, столько себе и возьмёшь. А Николу блюди, как родного сына…
Глянул снова Михей на ожерелье, почесал в затылке и… махнул рукой: будь что будет…
На следующий день снарядились они в дорогу. Обнял ещё раз Николай Варвару; сказал, чтоб ждала его. И отправился с иноземным лекарем и дядькой Михеем в путь…

Осталась Варька жить одна с Тимофеичем.
Заметили сельчане, что изменилась она. Со зверьём возиться почти перестала, взялась модные причесоны себе делать да платья новые примеривать. В доме принялась всё до блеска натирать, даже полы мыть - с мылом.
- Ты что разошлась? – спросила её как-то Катерина.
- А ну, как Николай на днях воротится, - отвечала Варька, - так у меня в избе чисто…
А однажды, когда уже повалил снег, получила Варвара письмо. Почтальон сельский, Гаврила, сказывал, что у неё аж руки тряслись, когда она прямо при нём это письмо разворачивала. В нём дядька Михей сообщал “племяшке”, что, мол, доехали они до города Лейпцига благополучно, только устали очень; а сам он, Михей, немного простыл. Что Николу поместили в больницу для операции. И что за ожерелье, при содействии лекаря, с которым они ехали, получил он большие деньги…
Засияла Варька; принялась по всему посёлку бегать, не стесняясь своей внешности, - всем своим знакомым про “моего Николая” рассказывать…

Однако прошёл месяц, другой, третий… Наступила весна. А от дядьки Михея не было больше никаких вестей.
Поникла Варька. Как жёлтый одуванчик перед ненастьем, свернулась. Но почтальона всё ещё ждала, как Бога. Однако тот, завидев “чуму”, только головой качал – мол, нет тебе ничего… Часто люди видели, как Варвара стоит на дороге и смотрит в ту сторону, куда укатил Николай… Забросила она себя: причёски, как прежде, делать перестала, в избе убиралась всё реже… А вскоре и вовсе затосковала, из дому почти перестала выходить…

[bukwa]

И вдруг, уже в середине июня, в погожий ясный день – шум и крики по посёлку: “Иностранцы едут!” Варвара выбежала из хаты осунувшаяся, бледная – и сразу вместе с сельчанами кинулась к дороге.
И точно: навстречу тройка, да с колокольчиком! Народу собралось на пути – не проехать ей.
- Тпрру-у! – возница кричит. И вожжи натянул. Лошади захрапели и остановились.
Из кареты вышли два добрых молодца в заграничных костюмах.
Один из них окинул приветливым взглядом толпу; а когда сквозь неё протиснулась коротышка со скособоченной шеей и, тяжело дыша, остановилась от него в нескольких шагах, он пристально в неё всмотрелся, и… лицо его у всех на глазах стало меняться…
Он медленно к ней подошёл.
- Варвара?.. Это… Вы?..
Она молча кивнула, не отрывая от него глаз. На лбу и щеках её выступили капли пота.
С минуту тот стоял как вкопанный… затем мельком посмотрел на любопытные и насмешливые взгляды сельчан… и протянул Варьке бумажный свёрток:
- Вот, возьмите… Здесь деньги, которые я был должен… Спасибо Вам…
Она стояла не шелохнувшись. Тогда он сунул ей свёрток в карман её мятого грязного платьишка, добавив:
- Здесь ещё свидетельство о смерти дяди Михея… Двусторонняя пневмония… Там же, на местном кладбище, и похоронен…
- Николя… - к ним подошёл молодой иностранец. – Нам надо ехат… на натура… где ест это место?..
И взглянул на “чуму” страдальческим взглядом…
Ещё раз поблагодарив Варвару, Николай сел в карету; и они покатили назад.
- Красавец стал… Жених…- послышалось из толпы.
- Особенно для нашей Варьки, - добавил кто-то.
Иные прыснули со смеху. А когда та скривила губы и у неё, как обычно, при этом отвисла челюсть, толпа дружно захохотала.
Под смех и свист, на своих коротких ножках и вперевалочку, подобно гусыне, “чума” кинулась к своему дому…

…После этого сельчане только и судачили о том, что, мол, теперь Варька на свои “тысячи” построит себе “шикарный дом”; а то соорудит большой скотный двор и, наняв рабочую силу, станет “богачкой”. Но та, как потом говорили, “тронулась умом”: купила несколько мешков пшена, другой снеди, погрузила всё на телегу и вместе с Тимофеичем и Милкой укатила из посёлка... Кто говорил после, что поселилась “чума” где-то на хуторе в Сухой долине; иные утверждали, что подалась она за Петровские болота, в тьму-таракань... Как бы там ни было, а в посёлке она больше не появлялась; и вскоре разговоры о ней смолкли…

Когда-то, мне моя бабка сказывала, на этом история и заканчивалась. Но примерно через три десятка лет после пропажи “чумы” остановился в нашем посёлке на ночлег немецкий врач. Рассказал он, что в молодости бывал в здешних краях, и напомнил о слепом художнике. Оказалось, это был тот самый лекарь, который отвозил “Николя” в Лейпциг. Он и поведал хозяевам, что, когда “Николе-малявщику” вернули зрение, тот сразу восхитил всех, написав портрет местной баронессы. Ему стали поступать заказы, в том числе от довольно “солидных” клиентов, а с ними и неплохие гонорары. Постепенно к нему пришли почёт и уважение. Но всемирную известность ему принёс пейзаж, наброски к которому он сделал именно в наших местах, когда был здесь со своим немецким другом.
Картина эта имела невиданный успех. Многие именитые художники отзывались о ней с восторгом. А на одном из конкурсов “Никола-малявщик” получил за свой пейзаж первую премию. И довольно солидную.
По окончании художественной школы и затем Академии Искусств Николая пригласили в ней же читать студентам лекции. Он стал знаменитым живописцем. Изображал местные парки, фонтаны и другие достопримечательности; но в основном рисовал портреты крупных чиновников и богатых особ. Особенно великосветских “фрейлин”, чьей красотой восхищался и в изображении которых, говорят, достиг небывалого мастерства.
Жить Николай стал роскошно, в одной из дорогих и престижных квартир в центре города. Нередко его стали приглашать на всевозможные балы и торжества. Он заимел множество поклонниц; однако семью так и не завёл: вся его жизнь была отдана искусству…
Но спустя годы он начал появляться на публике в нетрезвом виде… Вскоре его пристрастие к алкоголю усилилось. Он стал, что называется, “срываться” – устраивать скандалы при людях, говорить окружающим непристойности… Уволился с преподавательской работы… Заказы принимал с каждым разом неохотнее, чем навлекал на себя гнев знатных особ. При этом отвечал им довольно остро и злобно. Сказывали, например, что супруге одного швейцарского банкира, которая предложила Николаю за большие деньги написать её портрет, как она выразилась, с “изящным ликом”, ляпнул примерно так: “Твоя жирная харя на моём полотне не поместится…”
А затем и вовсе, как говорится, ушёл в свою скорлупу: уволил повара, прачку и всю остальную прислугу; к себе никого не пускал, и сам выходил на улицу крайне редко – в основном за спиртным…
И вот однажды (а было ему на тот момент сорок с небольшим лет) соседи забили тревогу: их “затворник” не выходил из своей квартиры уже несколько суток. Позвали полицейских. Те принялись звонить и стучать в дверь к “Николя” – всё было напрасно. А когда её взломали и вошли вовнутрь, то в одной из комнат увидели разбросанные по полу куски изрезанных портретов – известных чиновников, полководцев, но в основном - стройных голубоглазых красавиц. А в дальнем углу, где давно потухли свечи, нашли и самого Николая - обрюзгшего, с густой щетиной. Скончавшегося, как выяснилось позже, от сердечного приступа. Причём лежал он с кистью в руке - возле мольберта с какой-то картиной. Когда её вынесли на свет, то взорам людей предстало изображение некрасивой, с искривлённой шеей девушки в потрёпанном деревенском платьишке. Она протягивала ладонь с крошками хлеба маленькой птичке, сидевшей на форточке. При этом лицо девушки светилось невыразимым счастьем…
Полотно это отдали в Академию Искусств, где Николай когда-то учился и преподавал. Там долго не решались показать картину публике - по причине, как заявили специалисты, её незавершённости и неэстетичности. Но когда всё же выставили, то её сразу приобрёл один католический пастор. Принёс в собор, где служил, и поставил у стены в углу, чтобы затем, по его словам, найти ей другое место… Каково же было изумление священников и служителей храма, когда они заметили, что многие прихожане, подолгу глядя на полотно, крестились и даже плакали…


Вот такая история, - вздохнула женщина. – Ну, ладно, рисовальщики, пора укладываться, время уже позднее…
И она пошла стелить им постель. Но ребята ещё долго сидели, уставившись в пол. Видимо, размышляя о только что услышанном рассказе…

[Nanimirini]

Спасибо тебе огромное что пишешь.
Читаю и плачу. Не хочу читать следующий рассказ, но устоять не могу, руки так и тянуться. Задевает за живое. Спасибо и еще раз спасибо.
Продолжай писать, твои слова делают мир лучше.

[bukwa]

В ясные погожие дни десятилетняя Валя, у которой в результате родовой травмы позвоночника не ходят ноги, приоткрывает тюлевую занавеску и смотрит из окна третьего этажа во двор, где играют ребята. Иногда с мячиком, иногда в прятки или жмурки. Бывало, Валя выберет себе “кумира” – мальчика или девочку – и начинает за него “болеть”. Даже порой хлопает в ладоши, когда её любимец побеждает своих соперников; или качает от досады головой, если у того игра не ладится…
Когда дети расходятся, Валя берёт в руки книжку или учебник и начинает читать. Учится она в спецшколе, и учебные задания ей приносит на дом преподаватель. Программа у неё облегчённая; но даже с ней Валя теперь не справляется: у неё начала развиваться депрессия, девочка стала тосковать… Это в детстве, ничего не понимая, она весело играла с куклами, смеялась и крепла… Но по мере взросления Валя стала сознавать своё незавидное положение. А однажды через приоткрытую дверь своей комнаты она услышала разговор мамы с врачом, среди слов которого были такие:
“инвалидность”… “пожизненно”… “крепитесь”… И затем тихий мамин плач… И девочка поняла, что её жизнь будет сильно отличаться от жизни тех ребят, которые играют во дворе; что ей с ними никогда не гонять мяч, не ходить в кино, не увидеть, что находится за соседними пятиэтажками и виднеющейся вдали автострадой. Что она как бы вычеркнута из жизни - подобно тому, как бывают вычеркнуты из тетрадки ошибочная буква или слово… И когда это осознание пронзило её сердце, Валя стала часто плакать; а порой замыкаться в себе и, лёжа на диване, смотреть в одну точку – на стене или потолке. Кроме того, она стала плохо кушать и через некоторое время заметно похудела…
Конечно, мать видела всё происходящее с дочерью и пыталась ей хоть чем-то помочь – купила ей видеомагнитофон и ставила детские фильмы и мультики, вечерами рассказывала девочке разные истории – из своей жизни или из жизни её знакомых (в сказки дочь уже не верила).
- А где сейчас папа? – спросила её как-то Валя.
- Да всё там же, за границей, далеко-далеко… работа у него такая… - как всегда соврала ей мама (отец девочки, устав ждать её выздоровления, бросил семью, когда Вале шёл третий год; и мать, боясь ещё больше морально травмировать дочь, решила не открывать ей правду до тех пор, пока Валя не повзрослеет).
Иногда к ним заглядывала их пожилая соседка, Нина Сергеевна, и приносила Вале какой-нибудь гостинец или книжку с картинками… После чего тётя Нина и Валина мама шли на кухню пить чай; и Валя слышала, как они там беседовали и иногда обе плакали…
… Однажды, когда на улице шёл проливной дождь и Вале было особенно грустно оттого, что дети во дворе не играли, - она вдруг услышала за окном стук. Осторожно и с опаской посмотрев за штору, девочка вздрогнула: по подоконнику взад-вперёд бегала маленькая серая птичка с белым хохолком. Она вся промокла, её перья в некоторых местах топорщились…
С минуту Валя наблюдала за ней, не смея шелохнуться… А затем, сообразив, что птахе негде укрыться от дождя, подтянулась на стуле и, щёлкнув задвижкой, открыла сначала одну раму правой створки окна, затем вторую. Птичка остановилась, боязливо вертя головкой… а затем неожиданно для девочки прямо мимо неё юркнула в комнату и, приземлившись на тумбочке, нахохлилась – видимо, отогреваясь…
Они сидели, с удивлением рассматривая друг друга… А когда, минут через десять, дождик заметно поутих, крылатая гостья вспорхнула и вылетела в открытое окно… Валя заворожено посмотрела ей вослед…
На следующее утро, вспомнив о птахе, девочка подумала, что осенью птицам голодно, и бросила на подоконник несколько крошек от печенья… Вскоре к угощению слетелись воробьи… А затем, к немалому удивлению Вали, к ним присоединилась и её вчерашняя гостья. Девочка протянула в её сторону руку с крошками, и птаха – сначала с опаской, затем смелее – допрыгала до её ладони и, схватив увесистый кусочек лакомства, юркнула с ним в сторону берёз и клёнов, растущих неподалёку… Как Валя ни всматривалась в гущу ветвей и листьев, однако разглядеть среди них знакомую птичку так и не смогла…
Зато наутро, увидев её снова, девочка протянула ей руку с подсолнечными семечками; и пташка, сразу прыгнув Вале на ладонь, принялась их клевать… Девочка с сияющими глазами смотрела на неё; а ощущение цепких птичьих коготков привело её в неописуемый восторг…
Так они подружились… Каждое утро маленькая гостья садилась на подоконник, барабанила клювом по стеклу или раме; и Валя открывала окно… Птаха прыгала на тумбочку, завтракала; после чего смотрела на Валю своими блестящими карими глазёнками, похожими на крохотные пуговки, и вертела головкой. Из её горлышка время от времени вылетали звуки, похожие на воробьиное чириканье… Девочка гладила её по белому хохолку и спрашивала, как у неё дела, где она летала, что видела… Иногда “кареглазка” прыгала ей на плечи, а оттуда на занавеску или ковёр, застывая на них в вертикальном положении и посматривая на девочку. И однажды Валя поняла, что таким образом птаха приглашает её поиграть с ней в “догоняшки”. Она с усилием потянулась за птичкой, наклонив голову - как бы подкрадываясь; после чего, взмахнув руками, попыталась её схватить (конечно, понарошку, чтобы её не поранить). Однако та ловко “увернулась” от своего преследователя и, вспорхнув, перелетела на другое место, громко чирикая – скорее всего, говоря: “не успела”, “не поймала”!..
Один раз “кареглазка” прилетела, что-то держа в клюве. Валя открыла окно. Птаха села на тумбочку, положила на неё чёрного жука – вверх лапками, которыми он тут же беспомощно забарахтал - и посмотрела на девочку.
- Это что, мне? Подарок? – Валя рассмеялась до слёз. – Знаешь, я не ем насекомых… Давай лучше отпустим бедняжку на волю – ведь он, как и ты, хочет летать, видеть травку, солнышко… Ладно?
Брезгливо поморщившись, она взяла жука и бросила его в окно. Тот, зажужжав, взлетел ввысь…
- Спасибо, - сказала девочка “кареглазке”. Птаха поклевала хлеб, попила из блюдца водички и затем принялась чистить свои пёрышки… После чего они с Валей снова стали играть в “догоняшки”…

[bukwa]

Со временем мать не могла не заметить перемены, произошедшей с дочерью – у той порозовели щёки, появился аппетит… Удивлению её не было предела; и она не раз спрашивала Валю, отчего та в последнее время стала такой весёлой. Однако девочка боялась говорить ей о “кареглазке” – знала, что мама могла запретить ей дружить с птичкой, чтобы, как она выражалась, не “подхватить заразу”: слишком строго мать следила за чистотой в её комнате…
А однажды, потрогав у Вали лоб, мама не на шутку встревожилась:
- Горячий… Да ты, наверное, заболела…
Смерили температуру: тридцать восемь и две. Пришлось переложить Валю в постель; и несколько дней девочка лежала, не вставая… Птаха садилась на подоконник и клювом стучала по стеклу; а Валя, с трудом дотягиваясь до окна, барабанила по нему пальцами со стороны комнаты... Открывать окно она не решалась, боясь простудиться ещё больше и таким образом отодвинуть желанную встречу со своей “подругой”. Так они и переговаривались через стекло… Конечно, девочка очень переживала, что не могла накормить “кареглазку”, но ничего нельзя было поделать…
Когда она выздоровела и после нескольких дней разлуки птичка наконец-то снова прыгнула в комнату, она так долго щебетала, что Валя решила: ругается. И попыталась ей объяснить, почему она не могла впустить её до этого… А может, подумала она, птаха просто делилась с ней новостями? И, успокоившись от этой мысли, девочка улыбнулась и принялась, как прежде, поглаживать её по головке…
Но в один из дней птичка не прилетела… Валя с утра до вечера просидела у окна – безрезультатно… Ночью она почти не спала, всё думала: не случилось ли что с её любимицей?.. На следующий день повторилось то же самое; Валя даже не притронулась к обеду, отчего в свою очередь, уже забеспокоилась мать…
И лишь на третье утро “кареглазка” “приземлилась” на подоконнике. А рядом, на ветку клёна, сели две маленькие птички, очень похожие на неё.
Девочка быстро открыла окно:
- Ну где тебя носило? – покачала она головой, - я вся изволновалась…
В ответ птаха звонко защебетала.
- Вся ты в делах, - улыбнулась Валя и поставила перед ней блюдце с пшённой кашей.
К её удивлению, “кареглазка” набрала в клюв угощение, вылетела в окно и, сев на ветку клёна к двум своим спутницам, принялась поочерёдно их кормить.
- Батюшки! – Глаза девочки загорелись. – Так это твои детки! Вот почему тебя долго не было…
Она с умилением наблюдала, как крылатая мамаша потчует своих птенцов, которые время от времени пищали и широко раскрывали свои клювы для кормления…
- Может, позовёшь их ко мне в гости? – через некоторое время спросила Валя “кареглазку”. Но та в ответ прыгнула девочке на ладонь и о чём-то защебетала.
- Ну, как хочешь… - Валя поднесла пташку к своим губам и осторожно чмокнула её в хохолок. Та удивлённо заморгала пуговками глаз. А когда она прыгнула на подоконник, Валя помахала ей рукой:
- Завтра прилетайте опять втроём, я вас угощу вашим любимым блюдом…
“Кареглазка” ещё раз чирикнула и вспорхнула. Две крохотные птички пустились за ней…
Весь вечер Валя волновалась. Дело в том, что осенью мама заклеивает окна; и девочка понимала, что вскоре она не сможет впускать птаху в комнату. И это до следующей весны – почти полгода! Валя боялась одного: в этом случае “кареглазка” может решить, что её больше не хотят здесь видеть, и уже никогда не прилетит… А девочка так привязалась к ней. Их дружба - чистая, искренняя, как говорят - “без задних мыслей”, была для Вали бесценным сокровищем, и она не хотела его терять. А потому необходимо было познакомить её “подругу” с мамой и попросить её не заклеивать правую створку окна в её, Валиной, комнате, чтобы на некоторое время пускать “кареглазку” в комнату – отогреться от зимней стужи и покушать. И девочка решилась.
- Мама, я тебе завтра покажу сюрприз…
- Приятный? – удивлённо посмотрела на неё мать.
- Увидишь… Только купи мне, пожалуйста, утром подсолнечных семечек…
- Хорошо… - улыбнувшись, мама поцеловала дочку в макушку…
Наутро Валя сразу села за уроки – решила сделать их к маминому приходу из магазина, чтобы целиком сосредоточиться на главном событии сегодняшнего дня - познакомить её с “кареглазкой”… И когда она уже заканчивала упражнение по русскому языку, неожиданно с улицы раздалось знакомое щебетание.
“Сегодня что-то рано, - подумала девочка, - и мамы ещё нет, кто же меня поднесёт со стулом к окну?”
Чириканье повторилось.
Валя повернула голову, чтобы поприветствовать свою “подругу”. А дальше для девочки всё происходило, словно во сне…
Она внезапно увидела, как с балкона пятого этажа кирпичного дома, расположенного напротив, в сторону клёна из пневматической винтовки целится подросток… Слышится сухой щелчок… Пух на тельце “кареглазки” взбивается; и она, вспорхнув, застревает между ветками клёна вниз головой, беспомощно хлопая крылышками…
Мальчишка скрывается за балконной дверью… А Валя широко раскрытыми глазами смотрит в окно… Беззвучно шевелит губами… Наконец, подтягивается на руках… всё сильнее… тяжело дышит… и, морщась от боли, медленно переставляет вперёд одну ногу… затем другую… Руками хватается за стол, потом за спинку кровати и, задыхаясь, вновь изо всех сил подтягивается на руках, приближаясь к окну…
“Нет… нет…” – шепчет она в полузабытьи…
А затем видит, как резкий порыв ветра сдувает трепыхающееся тельце “кареглазки”; и оно падает вниз, увлекая за собой пожелтевшую листву.
- Помогите!.. Кто-нибудь!.. – наконец вырвалось у Вали.
И в этот момент в квартиру вошла мать.
Услышав крик, она кинулась в комнату дочери.
- Валя! Что такое?! - И застыла на месте. – Господи, как это у тебя получилось?
- За что он её, мама?! – Валя зарыдала. - У неё же детишки остались!..
Но мать уже ничего не слышала:
- Доченька, ты смогла!.. Ты всё-таки смогла, родная!.. – Она бросилась к ней и принялась её неистово обнимать и целовать.
- Мама!.. Мамочка!.. не унималась Валя.
– Теперь ты поправишься… обязательно поправишься!.. – По щекам у мамы тоже потекли слёзы. - И всё у тебя будет хорошо, как у других ребят!.. Вот это сюрприз!.. Милая моя… Милая…
В открытую настежь дверь вошла Нина Сергеевна.
- Что стряслось?! – Она даже схватилась за сердце. – Почему плачем?!
- Это мы от радости! – улыбнулась, всхлипывая, мама. – Тётя Нина, наша Валечка пошла!..
Соседка всплеснула руками и, подойдя к ним, обняла их обеих.
А Валя была не в состоянии больше вымолвить ни слова. Задыхаясь, она рыдала; и казалось, остановить её уже ничто не могло…

[bukwa]

Звонок был настолько неожиданным, что все четверо, как один, вздрогнули.
- Наверное, опять соседка за дрожжами, - Наталья, хозяйка квартиры, пошла открывать дверь. А Славик предложил:
- Ну, поскольку тост уже сказан, поехали…
Чокнувшись бокалами, они выпили и потянулись к тарелке с блинами.
- Ребята, вы не поверите своим глазам, - сказала вошедшая в комнату Наталья в сопровождении молодого человека, одетого в серый костюм с галстуком и держащего в руках солидный букет цветов и пакет. – Узнаёте?
- Провалиться мне на этом месте, - прищурившись, промолвил Гена. – Если не ошибаюсь… - Он замялся.
- Не ошибаешься, физорг, - гость отдал цветы хозяйке и, вынув из пакета бутылку “Шампанского”, принялся её откупоривать.
- Ну, чего уставились? Неужели Стасик так изменился? – Наталья наполнила вазу водой и поставила в неё букет.
Гена ударил себя ладонью по лбу:
- Наконец-то… А я чуть мозги себе сломал. Вижу, лицо знакомое, а вспомнить не могу… Давай к столу.
“Шампанское” вспенилось в бокалах.
- Другое дело, - сказал Стас, - а то лакаете бормотуху…
- “Портвешок“, как и положено малоимущим, - парировал Гена.
- Костюмчик на тебе не от “Версаче“? – не скрывая своего восхищения, проговорила молодая женщина в экстравагантном платье, похожем на цыганское.
- Ты, Варька, всё такая же, - заметил гость. – Любишь оценивать…
- Хлебом её не корми, - поправив очки, высказался худенький паренёк в потёртом вилеветовом пиджаке.
- А ты, Славик, по-прежнему, как спичка, - улыбнулся Стас, - наверное, как и раньше, много занимаешься... Я, честно говоря, и предположить не мог, что ты учитель начальных классов; думал, уже профессор…
- Кислых щей… - усмехнулся тот, кивнув головой.
Присутствующие заулыбались.
- Что ж так? – исподлобья взглянул на него Стас.
- А не научился лизать начальству задницу, - резко ответил тот.
- Зря, - уверенно сказал гость. – Без этого сейчас нельзя.
Он вынул из пакета коробку конфет и, открыв её, поставил на стол:
- К чаю…
- Птичье молоко! – взвизгнула Варвара. – Я уже забыла их вкус.
Стас первым взял конфету:
- Оно и понятно: на полторы тысячи особо не разгуляешься…
Варвара удивлённо на него взглянула, а слегка захмелевший Славик усмехнулся:
- Ты не фээсбэшник?
- Э-э, протянул Стас, - власть – а значит, и информация – сейчас не у них, а у кого это… - он почесал пальцы друг о дружку.
- Бабки?.. Ясно.
- А у тебя их много? – блеснула глазами Варвара. – А как в личном плане? Жена, дети?..
- Уже имеешь виды? – Стас мельком на неё взглянул.
- Я девушка свободная, - она потянулась к торту. – И поверь, ещё в соку…
- Ну хватит, Варька, - Наталья поставила бокал на стол. - Слушать тошно.
- Почему, - снисходительно улыбнулся Стас, - она говорит о вещах естественных.
- О жеребячьих… - Наталья отошла к окну.
- Ты, комсорг, неисправима, - Стас слегка зарумянился. – Видно, жизнь тебя ничему не научила.
- Жизнь всегда чему-то учит… - допив содержимое своего бокала, ответил Вячеслав.
- К сожалению, - вздохнул Стас, - не все из этой науки делают верные выводы…
- Ты, видать, сделал, - парировала Наталья.
- Обязательно, как и положено “homo sapiens”. И точкой отсчёта в этом моём обучении я безусловно считаю ту незабываемую дату, в память о которой вы ежегодно собираетесь в этой коморке, - день рождения команды “Н“.
- Ещё помнишь? – усмехнулся Славик.
- Кстати, “учебный сектор“, - обратился к нему Стас, - кажется, именно ты и предложил назвать ваш отряд “Неотложкой“… За вас, братаны, - он поднял бокал, - за ваше правое дело!
Выпил, поморщился и сунул в рот очередную конфету.
- Кроме шуток, вы это здорово тогда придумали – отыскивать одиноких стариков и малоимущих, варить им кашку, чистить за ними унитазы и бегать в аптеку за валидолом. Помнится, даже в “Комсомолке“ о вас написали. Название статейки было уж очень громкое. Не забыли? “Тимуровцы восьмидесятых“… Красота!
- Насколько я понимаю своими неучёными мозгами, ты иронизируешь, - Гена взял бутылку “Шампанского”, повертел её в руках и поставил на прежнее место.
- Ну что ты, физорг, - жуя конфету, Стас облокотился о спинку стула, - с удовольствием вспоминаю те дни, особенно когда вы сцапали меня… - он повёл рукой, изображая ловлю, и сжал кулак, - как стая котов ма-аленькую мышку. И прямо с поличным!
- Если мне не изменяет память, с банкой варенья, - сказал Славик.
- Мне тогда ужасно захотелось сладенького… - Стас сделал младенческое выражение лица. – До умопомрачения!.. Всегда, перечитывая Гайдара, завидовал “Плохишу“, коему всучили “бочку варенья и корзину печенья”. Представлял: сидит этакий карапуз с солидным брюшком и мажет… мажет…
то-олстый слой клубничного варенья на сдобное печенье с кремом… М-м! – Он зажмурился. - У меня даже слюнки текли, как у собаки Павлова…
- Ну, с тех пор, - хрустнув пальцами, проговорил Геннадий, - ты, наверное, свою самую заветную мечту осуществил.
- Почти, - Стас вытер платком губы. – Не хватает, - он кашлянул в ладонь, - одного небольшого штришка. А именно… как бы это поумнее сказать… жаль, котелок мой варит не так круто, как у нашего “учебного сектора”, - он кивнул на Славика. – Не хватает осознания того, что, поглощая эту корзину печенья и бочку варенья, я делаю не какую-то гнусность, о чём мне постоянно талдычили в школе – в том числе и здесь сидящие, – а совершаю нормальный акт, свойственный человеческой природе…
- Ого! – Славик скривил губы в усмешке. – Ты определённо делаешь успехи в формулировке своих мыслей. Учитывая твою школьную “успеваемость”.
- Ну, с тех пор много воды утекло… Хотя довольно лестно слышать это именно от тебя, - Стас сделал серьёзное выражение лица, - учитывая и твою “успеваемость”… А по существу?
- По существу ничего нового не скажу…
- Что, после школы никакого прогресса?
- Зато у тебя, - подошла к столу Наталья, - прогресс налицо. Щёчки-то прямо лоснятся…
- Насчёт лоска, это ты зря, - махнул рукой Стас, - он совсем не здесь…
- На Канарах?
- Зачем так далеко… В Подмосковье, Питере… Кое-что в Европе… Куда мне больше? Но дело не в этом. Сами же иронизируете, а меня в этом упрекаете. Давайте уж как положено интеллигентным людям – без личных оскорблений, только о фактах…
- Прямо как в милиции, - усмехнулась Варвара.
- Бывала там?
- Только однажды и больше не хочу…
- А я не раз…
- Не сомневаюсь, - ответила Наталья. – Такими экземплярами органы интересуются в первую очередь. К сожалению, на сегодняшний день не так серьёзно, как хотелось бы…
- А вот здесь, комсорг, ты ошиблась… Не они мной, а я ими интересовался. Они у меня все тут, - он потряс кулаком, - с потрохами. Откуда бы я узнал о каждом из присутствующих почти все подробности – в том числе и о ваших ежегодных сходках в этот знаменательный для вас день… Кстати, сколько прошло после первого собрания? Лет четырнадцать?.. или больше?.. Помните, как у вас тогда горели глаза? Это по поводу скончавшейся старушки, которую соседи обнаружили, когда на лестничной площадке уже засмердило. “Пожилые люди умирают в одиночестве и беспомощности, - кричали вы, - оставленные нерадивыми родственниками! Неужели нам не стыдно?!” Ну, и так далее… Столько было выступающих! В том числе и ты, Варька. А в конце своей пламенной речи, помнится, ты выложила свои гроши – на гробик для умершей бабули. Половина собрания аж прослезилась!
- Сорок семь копеек, - кивнула она, вспоминая.
- Не жалко было? Тем более, покойнице было до лампочки, где лежать.
Та махнула рукой.
- А Генка, - продолжил Стас, - починил тогда покосившуюся дверь старухиной квартиры. В которую после въехала её племянница с хахалем, не сказав своему юному благодетелю даже спасибо.
- Ну и что?
- Ничего… - Стас усмехнулся… - А сколько потом было вскопанных грядок, посаженной картошки, натасканных вёдер воды. Престарелой бабе Шуре, - он стал загибать на руке пальцы, - парализованному Александру Пахомовичу, многодетной Ирине Сергеевне… Ну и так далее… Я всё прикидывал, когда у меня заноет спина.
- Много ли ты вскопал грядок и натаскал воды? – посмотрел на него Славик. – Всё отлёживался, на чердаке или в сарае… А бывало, и дома на диванчике…
- Вот именно, - подтвердила Наталья. – То у него “изжога”, то “насморк”.
- Каждый человек имеет право защищаться любыми доступными ему средствами, - поднял голову Стас.
- Да нужен ты нам был, - отозвался Гена, - как собаке пятая нога. И без тебя нормально управлялись.
- Нужен, физорг, ох, как нужен, - Стас хлопнул его по плечу. – Иначе на ваше судилище вы не вели бы меня под конвоем!

[bukwa]

- Извини, дорогой, - подалась вперёд Наталья, - Но если ты за эти годы ничего не понял, то объясню: тебя никто не упрекал за нежелание помочь людям. Но красть у них никому не позволено.
- И ты извини, дорогая, - Стас сделал ударение на последнем слове. – Я тоже не упрекаю вас в тогдашнем насилии по отношению ко мне. И не только в смысле “конвоя”. Не смейся. В честь чего я обязан был тратить свои драгоценные здоровье и время на участие в ваших мероприятиях, если у меня к тому не было никакого желания, если я имел совершенно иные планы на жизнь? И не надо мне компостировать мозги насчёт “добровольности”, - он махнул в сторону Натальи рукой. – Попробуй откажись без уважительной причины взять в руки лопату, вмиг станешь в родной школе изгоем. И такую характеристику получишь, что после вовек не отмоешься. Но главное, вам нужна была “галочка” об успехах – как в количестве вскопанных грядок, так и в выявлении разного рода “отщепенцев” и “антисоветчиков”, - чтобы стать “впереди планеты всей”, чтоб вас заметили наверху. И я со старухиным вареньем оказался для этой цели как нельзя кстати. А уж потом вы мне и мои “прогулы” припомнили – чтобы я, так сказать, дотянул до морального облика “плохиша”. Однако за это я на вас не в обиде, честное слово. В конце концов, сам виноват: надо быть хитрее и изворотливее. В этом смысле я вам даже глубоко признателен за науку, которая мне в дальнейшем ох как пригодилась... Повторяю: дело не в этом. А в том, что вы все, как один, пригвоздили меня тогда унизительной ложью – что мой поступок, мол, противоречит… ну, вспоминайте, это же было и, наверное, по сей день остаётся вашим коньком… Что мой поступок противоречит самой природе человека! Что я просто… как бы сказать… недоразвит… неполноценен… А все вокруг абсолютно нормальны… Вам, конечно, было глубоко наплевать, что я тогда до самого окончания школы сгорал со стыда… если помните, на том собрании присутствовала молоденькая корреспондентша, и потому вскоре почти во всей местной периодике на меня появилась карикатура, подобная той, что была в вашей стенгазете, - в виде обезьяны с моим лицом, прижимающей к груди банку варенья… после чего все - и знакомые, и соседи – на меня пальцами показывали и ржали надо мной, как лошади!.. Ну что ж, этим вы лишний раз мне тогда доказали непреложную истину: сильный пожирает слабого не только в дикой природе… причём без жалости и снисхождения… И главное, я тогда обиделся не столько на образ макаки, коим вы меня наградили. Может, это вам покажется странным, но уже на вашем судилище – стоя, по сути, перед всей школой и вашим комсомольским президиумом, - он обвёл присутствующих взглядом, - я прекрасно понимал, что вы правы. Целиком и полностью! Вот только убили вы меня тогда тем, что обезьяной, по вашему мнению, оказался я один! Хотя уже все вокруг понимали, что всё происходящее в тот день в актовом зале – шоу до мозга костей! Впрочем, теперь мне его мотив предельно ясен: рядом с макакой легче друг другу казаться людьми…
- Положим, с карикатурой мы тогда переборщили, - снова хрустнул пальцами Геннадий. – Однако, Стасик, это ничего не меняет. Не надо, например, меня равнять с тобой. Помню, у той же бабы Шуры на столе всегда стояло блюдечко с гречичным мёдом; и мне, пацану, порой очень хотелось зачерпнуть из него ложечкой. Но я всегда считал воровство самым постыдным делом. И суть не только в прошлом. Те “златые горы”, кои ты, по твоим словам, имеешь сейчас, честным трудом не нажить…
- Я смотрю, братан (если уж перейти на твой лексикон), - обратился к гостю Славик, - ты явился сюда, чтобы перед нами выпендриться. Но поверь, вернуть себе человеческий облик с помощью туго набитого баксами кошелька или властных высот невозможно в принципе. Для этого нужно нечто иное – тебе, видимо, недоступное. И потому ты зря стараешься здесь…
- Да не хочу я ничего возвращать, - перебил его Стас. – Вы так ничего и не поняли. У меня всегда был облик, свойственный людям согласно их естеству. Я хочу совершенно иного. И в этом смысле твои, Славик, туго набитый кошелёк и властные высоты мне помогали всегда. А уж зря я здесь стараюсь или нет, мы сейчас увидим. Я как раз за тем и пришёл.
С этими словами он быстро вынул из бокового кармана пиджака сотовый телефон и набрал номер:
- “Лоб”, давай…
Буквально через несколько секунд послышался щелчок замка во входной двери, и в комнате появились два высоких и коренастых молодых человека в чёрных костюмах и тёмных очках. Молча встали у стены.
- Это кто? – подалась вперёд Наталья. – Как они сюда вошли?
- Ключи можно подобрать от всего на свете, - спокойно ответил Стас. – А молодцов моих попрошу не раздражать: они порой бывают зубасты, как аллигаторы.
Молодые люди осклабились.
- Ты что задумал? – презрительно посмотрела на Стаса Наталья.
- То, что делал всегда, - разумеется, в свободное от работы время. Показывал людишкам, что они являют собой на самом деле. А вот средство для этого сегодня я избрал самое приятное в жизни – занятие любовью. Сейчас на виду у всех присутствующих эти былинные богатыри создадут с нашей красавицей комсоргом эротическое трио…
- А ты не придурок? – вспыхнула Наталья.
- Знаешь, Стас, - подошёл к нему Славик, - похоже, тот урок ты действительно не усвоил. Извини за плохое гостеприимство, но тебе со своими холуями лучше удалиться.
- И ты, “учебный сектор”, тоже не обессудь…
Он едва заметно кивнул головой; и один из “атлетов” в прыжке нанёс Вячеславу такой удар ноги в лицо, что тот отлетел к противоположному окну. При этом его очки ударились о стену и разбились.
Наталья вскрикнула и подбежала к Славику, а Геннадий вскочил со стула:
- Положим, со мной им придётся попотеть. Если ты помнишь…
- Я помню всё до мелочей, физорг. И не только твои мускулы, но особенно насмешки надо мной, когда я висел на перекладине, не в силах подтянуться, - по твоим словам, болтаясь, как сосиска. Ну, да не в этом дело. Поверь, нам ничего не стоит тебя, скажем, пристрелить. Однако я ведь обещал вам другое. А потому не то, что гадости тебе не сделаю, но напротив – щедро тебя награжу. За то, что ты в своё время оказал мне, глупышу, неоценимую услугу – помог понять глубинный смысл и значение физической силы… “Лоб”!
Охранник сбегал в коридор и вернулся в комнату с пластмассовым ящиком. Быстро его распаковал и пододвинул Геннадию.
Тот побледнел:
- Это чё, водяра?
- Причём, чистейшая. В отличие от твоего “Крепыша”, который выворачивает наружу все кишки. Здесь ровно двадцать пузырей. В машине у подъезда ещё полтора десятка таких ящиков и столько же коробок мирового закусона – ветчина, салями и прочее. Всё в вакуумных упаковках, так что можно обойтись без холодильника, коего у тебя нет. – Он усмехнулся. – Водитель доставит всё это тебе на дом, а ребята выгрузят и складируют, где скажешь. Усвоил?.. Я же знаю, что у тебя каждое утро “трясучка”, что не “Портвешок” и лимонад этот кислый, - он кивнул на бутылку “Шампанского”, - тебе нужны. Причём, постоянно… Ну, чего стоишь, как истукан!
Стас откупорил одну из бутылок, налил из неё в стакан и подал Геннадию:
- Пей! Ведь вижу - плохо тебе. Хлебнёшь – человеком станешь! Ну!
Он приподнёс стакан к его губам, при этом водка плеснула Геннадию на рубаху.
- Мне всё это вышвырнуть с балкона?! – Стас повысил голос. – Считаю до трёх!
Геннадий выхватил из его руки стакан, одним махом его осушил и опустил голову.
- Теперь чтобы духу твоего здесь не было! Живо! – скомандовал Стас, толкнув его в грудь.
Геннадий что-то пробурчал в сторону Натальи и, пошатнувшись, поковылял к выходу. Один из охранников взял ящик с водкой и последовал за ним… Вскоре вернулся и встал на прежнее место.

[bukwa]

Стас подошёл к окну и наклонился к стонущему на полу Вячеславу:
- Больно? – Он сделал страдальческую гримасу на лице. – Ай-яй-яй… Так ведь драться – не задачки по алгебре решать… К тому же, я вернул тебе долг: ты, наверное, забыл, как однажды перед контрольной “настучал” нашей Эльвире Семёновне, что у меня в кармане брюк шпаргалка А, борец за справедливость?.. Ну да кто старое помянет… Вставай, - он похлопал его щеке, - до свадьбы заживёт.
Наталья дала Славику платок, и тот приложил его к окровавленной губе.
- Ступай с миром, братан, - Стас отошёл к столу.
Вячеслав не шелохнулся.
- Или хочешь продолжения? Учти, вторая серия будет уже не комедией, а фильмом ужасов.
При этих словах охранник шевельнулся, и Славик вздрогнул.
- Ну что ты, “Лоб”, пропусти мальчика: он всё понял.
Тот посторонился; и, держась за губу, Вячеслав поспешно удалился…
- А ты, красавица, - Стас обратился к Варваре, - вероятно, тоже собираешься грудью встать на защиту своей закадычной подруги. Тогда занимай оборону.
- Предлагаешь мне, слабой женщине, драться с бугаями? – Она ухмыльнулась. – Был бы у меня такой “крутой” муженёк!..
- Да разве я не знаю, что ты умница…
- Вот что, Стас, - подала голос Наталья, - Мне осточертело тебя слушать. Я не боюсь ни тебя, ни твоих “отморозков”. И даже если ты меня здесь изуродуешь, не перестану повторять, что ты – обыкновенная сволочь, коих, к великому сожалению, на земле пруд пруди…
- Да что ты, комсорг, - развёл руками Стас, - какой мне резон калечить то, что я хочу одарить лаской? К тому же до тебя, видно, так и не дошло, что мне не прелести твои нужны, - поверь, такого добра, и даже более высокого качества, у меня, как ты выразилась, пруд пруди… Я жду от тебя иного: добровольного и осознанного признания себя точно такой же обезьяной, какой вы меня когда-то изобразили в школьной стенгазете.
При этих словах он бросил на стол обмотанную лентой пачку.
- Тут десять кусков “зелёных”. Выполнишь работу – они твои.
Наталья посмотрела на деньги, затем перевела взгляд на Стаса:
- Ты, сердечный, даже не подозреваешь, насколько серьёзно болен… - И уже раздражённо: - Была бы у меня мужская сила, я б засунула тебе эту пачку сам знаешь куда…
- Ну что ж, красавица, - Стас обратился к Варваре. – Раз у твоей подруги ничего не получается, придётся ей помочь.
- Что? – та не отрывала своего взгляда от пачки долларов на столе.
- Разденешь её – деньги твои. И я не шучу.
У Варвары затряслись руки.
- Кстати, это твоё старушечье платье, - усмехнулся Стас, - не от бабы ли Шуры тебе досталось? В качестве вознаграждения за вскопанные грядки!
- Но… я не смогу… она не дастся…
- Варя, ты с ума сошла? – посмотрела на неё Наталья.
- Разве я сказал, что это будет легко? – Стас подошёл к Варваре. – Однако согласись: стоимость услуги должна соответствовать её трудоёмкости… Правда, если эта работа тебе не под силу, то я отдам десять кусков… вон хотя бы “Лбу”. Он всё сделает вмиг…
Варвара резко развернулась и кинулась к Наталье. Вцепившись в её волосы, она повалила свою подругу на пол и с силой рванула на ней платье.
- Браво! – захлопал в ладоши Стас.
- Опомнись, дурочка! – Наталья упёрлась ладонью в подбородок Варвары и, резко метнувшись в сторону, сбросила её с себя.
Обе поднялись на ноги, тяжело дыша.
- Тебе не стыдно? – поправляя платье, прохрипела Наталья.
- А тебе… не совестно за эту заплесневелую кислятину, - Варвара кивнула на тарелку с блинами. – Сама подыхаешь, и хочешь меня за собой утащить. Я жить хочу – понимаешь, жить! Пусть не так, - она кивнула на Стаса, - но хотя бы жрать досыта… нормально одеваться, чтоб мужикам нравиться… ребёночка заиметь, коего я не рожаю только потому, что не смогу его прокормить!.. Живём мы, дорогуша, один раз; и ставить на своей единственной жизни крест я не собираюсь!..
- У нас мало времени, - показал на часы Стас.
- Варвара кинулась на подругу и поцарапала ей лицо
- Эй, красавица, - крикнул Стас, - ты мне не испорть товар!
- Ничего, подкрасишь-подмажешь…
Борьба возобновилась с новой силой.
Наталья не поддавалась. Тогда Варвара наотмашь ударила её по щеке. И когда та, застонав, пошатнулась, разорвала на ней платье по шву. Однако, едва принялась за колготки, Наталья вцепилась в ворот свитера своей подруги и с силой отбросила её в сторону. Тут же схватила со стола кухонный нож:
- Подойдёшь – распорю тебе брюхо… и баксы не помогут!..
Варвара отступила; огляделась по сторонам и, взяв в руки табуретку, швырнула её в Наталью. Та увернулась, и табуретка грохнулась о стол. Пачка долларов упала на пол, ленточка размоталась, и купюры разлетелись по сторонам.
Внезапно Наталья рассмеялась… Затем пнула ногой в сторону Варвары несколько банкнот:
- Бери, заработала!..
Варвара нагнулась:
- “Кукла”! – глаза её блеснули. – Ты что же, гад, делаешь!
Она кинулась с вытянутыми руками на Стаса. Однако охранник подставил ногу, и Варвара распласталась возле батареи.
- Что я делаю? – невозмутимо ответил Стас. – Возвращаю долги. А заодно и память. Рассказать твоей закадычной подруге, кто первым тогда “застукал“ меня с банкой варенья?
Он повернулся к Наталье:
- Не вы с пацанами, когда я пытался перелезть через забор. А гораздо раньше, в тамбуре, она. – Он кивнул на Варвару. - Отлей, говорит, мне в кружку, тогда скажу, что бабка сама нас угостила… Ну, я и поделился с ней сладеньким… А после, как идиот, надеялся, что она меня “отмажет”, до самого судилища… - Стас подошёл к Варваре: - Не захотела плыть против течения? Чистоплюйка! Мотай отсюда! – И он направился к Наталье.
Варвара резко вскинула голову:
- Дай хоть немного… ведь у тебя их – куры не клюют… Ну, пожалуйста… Мы же с тобой в седьмом за одной партой сидели…
- Кому сказал, бегом из квартиры, пока мои хлопцы из тебя котлету не сделали! “Лоб”, проводи её.
Охранник схватил Варвару за локоть и волоком потащил к выходу… Затем вернулся на исходное место и скрестил руки.