Грустная...

Её телефон он никогда не записывал. Номер был прост и строг, как арифметический ряд.

Он часто набирал этот номер - и утром, и днём, и вечером, иногда даже по ночам. Он звонил, чтобы услышать её голос и просто поболтать или договориться о встрече.

Они встречались у неё. Подолгу сидели на кухне, смотрели на проходившие за окном электрички, говорили о всякой всячине или молчали. Он никогда не спрашивал о её прошлом. Ему казалось, что что-то может сломаться, измениться. Потом понял, что боялся ревности. Однажды он поинтересовался её отношением к замужеству. Она ответила, что у неё был плохой опыт. Больше ничего не добавила и не пояснила.

Она угощала матушкиными разносолами и ароматнейшей рябиновой водкой. Он часто просил её поделиться секретом приготовления напитка, и она рассказывала. Он понимающе кивал и через неделю-другую просил открыть кулинарную тайну. Она улыбалась и повторяла нехитрый рецепт.

Она любила наблюдать, как он ест, и расспрашивать его о работе в операционной. Она не скрывала, что ей нравились медицинские байки. Потом, потом они перебирались в комнату…

Иногда она отвечала на его телефонные звонки односложно, и тогда он понимал, что дома ещё кто-то есть. Вернее, не кто-то, а пришли навестить родители. Один или второй. Они никогда не приходили вместе, потому что были в разводе.

Предложение, да, в общем-то, какое там предложение - по сути приказ, о поездке в африканскую тьмутаракань для оказания всяческой помощи тамошним специалистам, в кавычках, было сделано совершенно неожиданно. Аргументов о необходимости командировки было такое множество, что пришлось согласиться на полугодовую тропическую экзотику.

Перед отъездом они устроили маленький пир с пеной шампанского и кучей гастрономических изысков.

Она много смеялась и просила не разменивать её на шоколадных туземок. Он обещал держаться до последнего и, если уж сдаться на милость победительнице, то только королевских кровей, в крайнем случае, внебрачной дочери вождя.

Он уходил от неё ранним солнечным утром. Ещё не проснувшийся двор и, казалось, весь город был наполнен щемяще-сладким ароматом цветущей сирени.

Перед поворотом он остановился, оглянулся и увидел в окне её силуэт.

Среди саванно-джунглевой экзотики ему пришлось пробыть в два с половиной раза дольше: государственный переворот, межплеменная война, партизаны, потом какая-то тропическая зараза. Нормальная жизнь, Питер, они, казалось, навсегда остались в прошлом, невозвратном прошлом…

Он позвонил ей в первый же день возвращения прямо из Шереметьева. Но трубку никто не снял. Позвонил на работу, но там ответили, что она уволилась.

Вместе с товарищем по африканским мытарствам они поехали в какую-то разудалую компанию. В перерыве между тостами он вышел в кухню и опять набрал незабываемый арифметический ряд цифр. И трубку сняли. Властно-требовательный мужской голос произнёс: "Алло, вас внимательно слушают". Решил, что ошибся. Перезвонил. Тот же голос с тем же предложением. Сглотнув, попросил позвать её. Голос поинтересовался, не Николай ли он и, не дожидаясь ответа, проговорил: "Она просила передать, что будет ждать у ЗАГСа ровно в десять".

Он хотел рвануть на вокзал, на любой поезд, за любые деньги. Но ему не дали. А потом рядом оказалась смешливая и курносая.

…Она долго ждала от него хоть какой-нибудь весточки. Потом в газетах и по телевидению прошла информация, что там, в саванно-джунглевой стране, произошёл переворот, началась война, и много российских специалистов пропало без вести или погибло.

Однажды ей показалось, что она увидела его в машине, остановившейся на перекрёстке, и он даже посмотрел на неё и тут же отвернулся к водителю.

А потом к ней переехал отец. Сказал, что не надолго, пока угомонятся страсти с его новой женой. Но страсти почему-то долго не угоманивались. Потом она была вынуждена поменять работу, начались сокращения, и всем старинным приятельницам, которые хотели повидаться с ней, говорила, что ориентир её новой службы - ЗАГС. И все по этому поводу усмехались или ухмылялись.

После первого полугода она часто подходила к окну на кухне и смотрела во двор. Она представляла его идущим по снегу. Весёлого и загорелого.

Потом представляла прыгающим через разливы весенней слякоти.

Потом пришло и ушло время цветения сирени.

В сентябре позвонил кто-то из институтских однокашников и спросил, как она относится к организации сходки по поводу маленького юбилея со дня одипломирования. Она ответила, что положительно. Тогда ей сказали, что будет звонить некий Николай, чей-то водитель, и пусть она объяснит, как за ней заехать.

После встречи, сумбурной, суетливой, шумной, ей захотелось, как-то особенно захотелось тишины и покоя.

Следующий день выдался дождливым, но по-сентябрьски золотистым и прозрачным. Она незаметно быстро дошла до Удельного парка, прогулялась по пустынным дорожкам и неожиданно для себя оказалась в Коломягах, у невысокой деревянной церкви. В церкви было удивительно тихо, уютно и тепло. Лишь несколько прихожан стояли перед образами.

Она купила три свечи и в нерешительности остановилась. К ней подошла маленькая согбенная старушка и спросила, за что она хочет ставить - за здравие или за упокой. Она сначала не поняла вопроса, а затем, словно спохватившись, сказала, что за здравие. Старушка подвела её к иконе Николая Чудотворца.

Она поставила свечку и, отойдя на пару шагов назад, прислонилась к стене. Сначала она смотрела на лик Чудотворца, а затем перевела взгляд на свечу. Яркий, сверкающий огонёк пламени трепетал на самом конце фитилька, а расплавленный воск стекал медленной слезой.